ОБЗОР СУДЕБНОЙ ПРАКТИКИ ВЕРХОВНОГО СУДА РФ№ 2 (2016)

(утвержден Президиумом Верховного Суда РФ 06 июля 2016 года,
опубликован 12 июля 2016 года)

(Извлечения)

ПРАКТИКА МЕЖДУНАРОДНЫХ ДОГОВОРНЫХ ОРГАНОВ

 <…>

 В сфере административно-правовых отношений, а также в сфере рассмотрения дел об административных правонарушениях

Практика Европейского Суда по правам человека

Постановление Европейского Суда по жалобе № 28333/13 «Целовальник против России» (вынесено 8 октября 2015 г., стало окончательным 8 января 2016 г.).

Заявитель жаловался на то, что власти не предприняли мер для защиты его здоровья и благополучия и не предоставили ему надлежащую медицинскую помощь в нарушение статьи 3 Конвенции о защите прав человека и основных свобод (далее – Конвенция).

Европейский Суд установил, что «после поступивших жалоб заявителя на боль в колене, врач предположил наличие у него ревматоидного полиартрита и деформирующего остеохондроза, а также рекомендовал рентгенологическое обследование… Рентгенологическое обследование проведено в августе 2010 года, серьезных патологий не выявлено. Врачи заключили, что болевой синдром заявителя был связан с гепатитом С и назначили ему лечение с использованием гепатопротекторов» (пункт 52 постановления).

Суд отметил, что «в случае подозрений на ревматоидный полиартрит постановление № 587 Министерства здравоохранения и социального развития от 20 сентября 2005 г. предписывает проведение значительного количества диагностических исследований… [Н]есмотря на жалобы заявителя на сильную боль, тюремные медицинские специалисты ограничились проведением крайне поверхностного и диагностически ограниченного рентгенологического исследования, а также не посчитали нужным прибегнуть к проведению иных диагностических исследований или тщательного обследования… Таким образом, власти, проигнорировав данное предписание, нарушили внутренние медицинские стандарты» (пункт 52 постановления).

Европейский Суд установил, что «…в ходе медицинского обследования заявителя в августе 2010 года он не был осмотрен ревматологом. Осмотр данным специалистом не проводился вплоть до декабря 2012 года, когда у заявителя было диагностировано несколько костно-суставных заболеваний… [Ф]акт того, что власти не обеспечили обследование заявителя профильными специалистами, заставляет усомниться в точности постановки диагноза и эффективности лечения… [Н]есмотря на продолжающиеся постоянные жалобы заявителя на сильную боль, он не был обследован в течение почти трех лет» (пункт 53 постановления).

Суд пришел к выводу, что «… заявитель не получил комплексного, эффективного и прозрачного лечения его заболевания в период заключения. Учитывая эти обстоятельства, Суд не может не прийти к заключению о том, что непредоставление властями необходимой медицинской помощи заявителю представляло собой бесчеловечное и унижающее достоинство обращение в значении статьи 3 Конвенции» (пункт 57 постановления).

Постановление Европейского Суда по жалобе № 12983/14 «Патранин против России» (вынесено 23 июля 2015 г., стало окончательным 14 декабря 2015 г.).

Заявитель жаловался на то, что [в]ласти не провели медицинского обследования в отношении него с тем чтобы ответить на три поставленных Европейским Судом вопроса, и тем самым не исполнили указание Европейского Суда о применении обеспечительной меры в соответствии с правилом 39 и нарушили требования статьи 34 Конвенции.

Европейский Суд подчеркнул, что цель обеспечительных мер «…заключается не только в обеспечении возможности эффективного рассмотрения жалобы, но и в том, чтобы защита, предоставляемая заявителю Конвенцией, являлась эффективной; такие меры впоследствии позволяют Комитету [м]инистров контролировать исполнение окончательного постановления. Обеспечительные меры, таким образом, позволяют соответствующему государству выполнить свое обязательство по соблюдению окончательных постановлений Суда, которое имеет обязательную юридическую силу в силу статьи 46 Конвенции… Ключевое значение обеспечительных мер еще более подчеркивается тем фактом, что Суд, в принципе, принимает решение об их применении только в действительно исключительных случаях и на основе тщательного анализа всех соответствующих обстоятельств. В большинстве таких дел заявители сталкиваются с реальной угрозой для их жизни и здоровья с последующей реальной опасностью серьезного и необратимого вреда в нарушение основных положений Конвенции» (пункты 46–47 постановления).

Суд отметил, что «…он указал российским [в]ластям в соответствии с правилом 39 Регламента Суда, что, в интересах надлежащего порядка проведения производства по делу, заявитель должен был быть незамедлительно осмотрен медицинскими экспертами, независимыми от уголовно-исполнительной системы, включая невролога и эпилептолога. Эксперты должны были ответить на вопросы о том, были ли лечение и физический уход за заявителем адекватными его состоянию, является ли его нынешнее состояние здоровья совместимым с содержанием под стражей в условиях исправительной колонии или тюремной больницы, и, в заключение, требует ли текущее состояние заявителя помещения его в специализированный стационар или его освобождения. Власти в ответ предоставили Суду печатную копию истории болезни заявителя, подготовленную администрацией исправительного учреждения; справки, выданные начальником исправительной колонии, в которой содержался заявитель…» (пункт 50 постановления).

Европейский Суд напомнил, что «…цель обеспечительной меры в данном деле… заключалась в получении независимой медицинской оценки состояния здоровья заявителя, качества полученного им лечения и соответствия условий его содержания под стражей медицинским показаниям. Эти экспертные свидетельства были необходимы для принятия решения о том, в действительности ли, как утверждал заявитель, условия его содержания под стражей, включая предполагаемое отсутствие необходимой медицинской помощи, представляли собой угрозу его жизни и здоровью. Дополнительно, Суд обращает внимание на противоречивый характер заключений, подготовленных медицинскими экспертами заявителя и представлены[х] администрацией колонии, которые заявитель подал совместно с жалобой и ходатайством о[б] обеспечительной мере. В настоящем деле обеспечительная мера была призвана обеспечить заявителю возможность представлять свою позицию по делу в Суде» (пункт 51 постановления).

Суд отметил, что «…целью экспертизы, результаты которой были представлены совместно с отчетом, было сравнение состояния заявителя с перечнем, закрепленным в [п]остановлении Правительства, который мог послужить основанием для его освобождения. Ограничив свою оценку исключительно пересказом медицинской карты заявителя, указанные три врача не оценили состояние заявителя в отрыве от указанного перечня, а также не оценили, требует ли болезнь заявителя, отдельно или в комбинации, с учетом симптомов, природы и течения таковой, дополнительно, специфичного лечения или даже перевода заявителя в специализированную больницу. Также они не оценили качество медицинской помощи, которую он получал в исправительном учреждении, или условия, в которых он содержался» (пункт 53 постановления).

Европейский Суд пришел к выводу, что «…[в]ласти сами ответили на три вопроса, поставленные Судом… с учетом важной роли, которую обеспечительные меры играют в системе Конвенции, они должны строго соблюдаться соответствующим государством. Соответственно, Суд не может представить себе ситуацию, при которой властям позволяется обойти такую обеспечительную меру, как та, которая была указана в настоящем деле, подменив экспертное заключение своей собственной оценкой положения заявителя. Тем не менее, в настоящем деле [в]ласти именно так и поступили. Тем самым государство подорвало цель применения обеспечительной меры, заключавш[ей]ся в том, чтобы позволить Суду, на основе соответствующего независимого медицинского заключения, эффективным образом отреагировать на продолжающиеся физические и моральные страдания, которым мог подвергаться заявитель в нарушение гарантий статьи 3 Конвенции, и, в случае необходимости, – прекратить их… [О]рганы государственной власти не выполнили обязательства, установленные статьей 34 Конвенции» (пункты 55–56 постановления).

Заявитель также жаловался на то, что во время заключения он был лишен возможности получать эффективную медицинскую помощь, что привело к серьезному ухудшению его здоровья, поставило его жизнь под угрозу и стало причиной сильных физических и моральных страданий.

Суд установил, что «…заявитель почти полностью парализован и страдает от рассеянного склероза и эпилепсии… Власти не смогли представить убедительных доказательств получения заявителем эффективного лечения в связи с имеющимися у него заболеваниями во время нахождения под стражей» (пункты 70, 75 постановления).

Европейский Суд пришел к выводу, что «…заявитель был лишен медицинской помощи, жизненно необходимой при его заболеваниях, в первую очередь, при рассеянном склерозе, крайне серьезном заболевании, угрожающем его жизни… В случае заявителя, медицинская помощь, которую он получал, была неполной, а медицинское наблюдение — недостаточным. Несмотря на растущее количество жалоб со стороны заявителя на проблемы со здоровьем, надлежащей постоянной диагностики проведено не было… Власти не смогли обеспечить проведение дополнительных диагностических мероприятий, которые могли бы детально отобразить динамику его состояния и позволили бы своевременно корректировать лечение в соответствии с изменениями его состояния. Медицинский персонал исправительного учреждения не принял никаких мер в отношении его озабоченности или выполнения мер, рекомендованных заявителю экспертной комиссией… [З]аявитель не получал полный перечень лекарственных препаратов… [П]редоставление менее чем четверти назначенных заявителю лекарств было явно недостаточно для удовлетворения потребностей заявителя… Доказательства того, что врачи исправительной колонии эффективно лечили симптомы, связанные с рассеянным склерозом, такие как боль и проблемы с контролем за мочеиспусканием, или адекватно лечили другое заболевание заявителя, эпилепсию, не являются убедительными… даже физиотерапия, крайне необходимая для лечения проблем с движением заявителя, не применялась. Низкое качество медицинской помощи дополнялось тем, что заявитель содержался в условиях антисанитарии, что вело к дополнительному ухудшению состояния его здоровья… из-за отсутствия полноценного и надлежащего медицинского лечения заявитель длительное время испытывал душевные и физические страдания, умаляющие его человеческое достоинство. Непредставление администрацией необходимой медицинской помощи заявителю представляло собой бесчеловечное и унижающее достоинство обращение в значении статьи 3 Конвенции» (пункт 76 постановления).

Заявитель также утверждал, что не смог воспользоваться эффективным средством правовой защиты для обжалования отсутствия надлежащей медицинской помощи в соответствии с требованиями статьи 13 Конвенции.

Европейский Суд, оценив гражданский иск о компенсации на основании положений Гражданского кодекса, пришел к выводу, что «…такой иск не мог привести к предоставлению каких-либо мер компенсации, кроме денежной компенсации убытков, и не мог прекратить ситуацию, в которой имеет место длящееся нарушение, такое как неадекватное оказание медицинской помощи… такое средство правовой защиты не предлагает обоснованных перспектив успеха, в частности, потому, что приговор зависит от установления вины властей, что имеет низкую степень вероятности в ситуации, когда внутригосударственные правовые нормы предусматривают применение определенной меры, к примеру, определенных условий содержания под стражей или уровень медицинской помощи» (пункт 86 постановления).

Суд заключил, что «…ни одно из предложенных [в]ластями средств правовой защиты не являлось эффективным средством правовой защиты, которое могло бы быть использовано для предотвращения предполагаемых нарушений или их продолжения с предоставлением заявителю надлежащего и достаточного возмещения в связи с его жалобами в соответствии со статьей 3 Конвенции» (пункт 87 постановления).

См. также нижеприведенное постановление Европейского Суда по жалобе № 44095/14 «А.Л. (X.W.) против России» (вынесено 29 октября 2015 г., стало окончательным 29 января 2016 г.).

Вопросы административного выдворения

<…>

Практика Европейского Суда по правам человека

Постановление Европейского Суда по жалобе № 44095/14 «А.Л. (X.W.) против России» (вынесено 29 октября 2015 г., стало окончательным 29 января 2016 г.).

Заявитель жаловался, что если он будет выдворен в Китай, он подвергнется риску быть приговоренным к смертной казни и казненным.

Европейский Суд отметил, что «внутригосударственные суды не произвели оценку рисков подвергнуться смертной казни и бесчеловечному обращению, если заявитель будет депортирован в Китай. Их аргументация по этому вопросу ограничивалась утверждением, без ссылки на какое-либо внутригосударственное положение, что решение о нежелательности пребывания, вынесенное в отношении заявителя, не влекло за собой автоматической депортации в Китай и что заявитель мог уехать из России в другую страну… В решении о нежелательности пребывания в отношении заявителя четко указывалось, что если он не уедет из России до установленного срока, его депортируют… российский паспорт заявителя был изъят, и доказательства, что у него имелся какой-либо другой действительный документ или соответствующие визы, позволяющие ему пересечь российскую границу и въехать в третью страну, отсутствуют» (пункт 65 постановления).

Суд отметил, что «имелся значительный и предсказуемый риск, что, будучи депортированным в Китай, заявитель мог подвергнуться смертной казни после судебного разбирательства по обвинению в убийстве, преступлении, которое наказывается смертной казнью» (пункт 66 постановления).

Суд заключил, что «принудительное возвращение заявителя в Китай подвергнет его реальному риску… обращению, противоречащему статьям 2 и 3 Конвенции о защите прав человека и основных свобод (далее – Конвенция) и, таким образом, повлечет за собой нарушение этих статей» (пункт 66 постановления).

Заявитель также жаловался, что условия содержания в Центре для содержания иностранных граждан были бесчеловечными и унижающими достоинство, а также что он был помещен в одиночную камеру и, следовательно, был социально изолирован.

Суд подчеркнул, что «одиночное заключение является одной из самых серьезных мер, которые могут быть применены к лицу. Учитывая тяжесть такой меры, внутригосударственные власти несут обязательство по оценке всех соответствующих факторов в деле заключенного до его помещения в одиночное заключение… [Д]ля того, чтобы избежать риска произвола, вытекающего из решения поместить заключенного в одиночную камеру, решение должно сопровождаться процессуальными гарантиями, обеспечивающими благополучие заключенных и соразмерность применяемой меры» (пункт 76 постановления).

Европейский Суд установил, что «заявитель содержался в одиночном заключении на всем протяжении его пребывания в Центре для содержания иностранных граждан… более четырех месяцев… [О]н не имел никаких контактов с другими заключенными. Его контакт с надзирателями был ограничен раздачей пищи через маленькое окошко в двери и нерегулярному сопровождению до прогулочного двора, где он снова оставался один. Встречи с членами семьи были также ограничены, то есть заявителю разрешили только четыре получасовых встречи с женой в течение всего периода его содержания… [З]аявитель не имел доступа к библиотеке, радио или телевизору Центра для содержания иностранных граждан. Ему не выдавались никакие книги или газеты. Ему не разрешалось пользоваться мобильным телефоном… [Т]ип одиночного заключения, которому подвергся заявитель, без соответствующего психологического и физического стимулирования, вероятно, оказал вредное воздействие на него, что вылилось в ухудшение и умственных способностей и социальных навыков» (пункт 77 постановления).

Суд также отметил, что «обоснования одиночного заключения заявителю не было предоставлено ни на внутригосударственном уровне, ни в Суде. Никогда не заявлялось, что на заявителя составлялся протокол о нарушении общественного порядка или о его буйном поведении, что он был в каком-либо отношении опасен, когда-либо угрожал или нападал на других заключенных или надзирателей или сам становился жертвой угроз или насилия» (пункт 78 постановления).

Европейский Суд установил, что «в настоящем деле нет доказательств, что внутригосударственными органами власти когда-либо производилась оценка необходимости отделять заявителя от остального контингента места заключения, с учетом его личных обстоятельств, ситуации и поведения. По-видимому, не выносилось официального решения о помещении заявителя в одиночное заключение, устанавливающего юридическую основу и причины применения такой меры или ее продолжительности… Заявитель находился, таким образом, в полном неведении о том, почему он был помещен в одиночное заключение и на какой период. Такое состояние неопределенности, вне всякого сомнения, увеличило степень его напряженности» (пункт 79 постановления).

Суд пришел к выводу, что «заявитель был помещен в одиночное заключение без какой-либо объективной оценки по вопросу, была ли оспариваемая мера необходимой и соответствующей, или нет, а также в отсутствие процессуальных мер защиты, гарантирующих его благополучие и пропорциональность применяемой меры… [О]диночное заключение заявителя являлось бесчеловечным и унижающим достоинство обращению в нарушение статьи 3 Конвенции» (пункт 81 постановления).

Заявитель, ссылаясь на статью 3 Конвенции, также жаловался на условия его содержания в отделе внутренних дел.

Европейский Суд установил, что «заявитель содержался в камере для административно задержанных в отделе полиции в течение двух дней, несмотря на тот факт, что она была спроектирована для содержания под стражей сроком не более трех часов. По проекту камера не имела удобств для продолжительных периодов содержания. В камере не было туалета или раковины. Она была оборудована лишь скамьей, стула, стола и другой мебели в ней не было. Доступ к туалету был ограничен. Окно было закрыто металлическим листом, преграждающим доступ свежему воздуху и дневному свету» (пункт 88 постановления).

Суд заключил, что «условия содержания под стражей в отделе полиции… унижали достоинство заявителя и причиняли ему расстройство и неудобства, степень которых превышала неизбежный уровень страдания, неотъемлемый от содержания под стражей» (пункт 90 постановления).

<…>

В сфере семейных правоотношений

Практика Европейского Суда по правам человека

Постановление Европейского Суда по правам человека по жалобе № 39438/13 «Назаренко против России» (вынесено 16 июля 2015 г., стало окончательным 16 октября 2015 г.).

Заявитель утверждал, ссылаясь на статью 8 Конвенции о защите прав человека и основных свобод (далее – Конвенция), что лишение его отцовства нарушило его право на общение с дочерью и право на защиту ее интересов в суде.

Власти утверждали, что в ходе проведения генетического теста на установление отцовства было установлено, что заявитель не является биологическим отцом ребенка.

Власти также утверждали, что в соответствии с российским законодательством правом поддерживать контакт с ребенком обладают только близкие родственники (родители, бабушки и дедушки, прадедушки, братья и сестры, дяди, тети и двоюродные братья). Принимая во внимание тот факт, что заявитель был лишен права на отцовство, в соответствии с национальным законодательством он не вправе поддерживать контакт с ребенком (пункты 49, 51 постановления).

Европейский Суд подчеркнул, что «…отношения между приемными родителями и приемным ребенком, которые живут вместе на протяжении многих месяцев, представляют собой семейную жизнь по смыслу пункта 1 статьи 8 Конвенции, несмотря на отсутствие биологического родства между ними» (пункт 57 постановления).

Суд установил, что «…[дочь заявителей] родилась во время брака заявителя с Н. и была зарегистрирована в качестве его дочери. Не имея никаких сомнений по поводу своего отцовства в отношении [дочери], заявитель воспитывал ее и ухаживал за ней на протяжении более пяти лет. Как было установлено органом опеки и попечительства и экспертами-психологами, между заявителем и [дочерью] существовала тесная эмоциональная связь… Принимая во внимание тот факт, что в течение многих лет (пока в конечном итоге не выяснилось, что заявитель не является биологическим отцом [дочери]) заявитель и [дочь] считали себя отцом и дочерью, а также принимая во внимание тесную личную связь между ними, Суд считает, что их отношения представляли собой семейную жизнь по смыслу пункта 1 статьи 8 Конвенции» (пункт 58 постановления).

Европейский Суд отметил, что «…по тем делам, по которым было установлено наличие семейной связи, государство в принципе должно действовать таким образом, чтобы всячески способствовать поддержанию этой связи. Право родителей и детей на взаимное общение друг с другом является основополагающим элементом семейной жизни и предпринимаемые на национальном уровне меры, препятствующие такому общению, представляют собой вмешательство в право, гарантированное статьей 8 Конвенции» (пункт 60 постановления).

Суд подчеркнул, что «…статья 8 включает в себя право родителей на реализацию мер, направленных на воссоединение с ребенком, и обязательство по принятию таких мер, возлагаемое на национальные власти. Это также относится и к таким делам, в рамках которых споры о порядке общения с детьми или их месте жительства возникают между родителями и/или другими членами семьи ребенка» (пункт 62 постановления).

Европейский Суд установил, что «… заявитель был лишен отцовства в отношении [дочери], а его имя было вычеркнуто из свидетельства о рождении после того, как было установлен тот факт, что он не является ее биологическим отцом. В результате заявитель утратил все родительские права в отношении [дочери], включая право на общение с ней. Действительно, Семейный кодекс Российской Федерации предусматривает, что право на общение с ребенком имеют только дедушки, бабушки, братья, сестры и другие родственники… [З]аявитель не имеет права поддерживать контакт с [дочерью], поскольку больше не считается ее родителем и не является иным родственником… [В] соответствии с действующим внутригосударственным законодательством попытка обращения в суд с иском об определении порядка общения с ребенком была изначально обречена на провал» (пункт 64 постановления).

Суд отметил, что он обеспокоен «…негибкостью российских юридических положений, регулирующих право на общение. Они устанавливают исчерпывающий перечень лиц, которые имеют право поддерживать контакт с ребенком, без каких-либо исключений, которые принимали бы во внимание разнообразие семейных ситуаций и наилучшие интересы ребенка. В результате этого лицо, которое, как заявитель, не приходится ребенку родственником, но заботилось о нем в течение продолжительного периода времени и установило с ним тесные личные связи, не может получить право на общение ни при каких обстоятельствах, вне зависимости от наилучших интересов ребенка» (пункт 65 постановления).

Европейский Суд подчеркнул, что он не убежден, что «…наилучшие интересы детей в области права на общение действительно могут определяться общеюридическим предположением… [С]праведливое соотношение прав всех заинтересованных лиц требует изучения конкретных обстоятельств дела… Соответственно, статья 8 Конвенции может толковаться как накладывающая на государства-члены обязательство рассмотрения в индивидуальном порядке вопроса о том, будет ли поддержание контакта в интересах ребенка, независимо от того, является ли соответствующее лицо, заботившееся о нем в течение достаточно длительного периода времени, биологическим родственником данного ребенка или нет» (пункт 66 постановления).

Суд пришел к выводу, что «…в результате применения внутригосударственного законодательства заявитель был полностью и автоматически исключен из жизни [дочери] после лишения его отцовства… [Л]ицо, которое какое-то время занималось воспитанием ребенка как своего собственного, не должно полностью исключаться из жизни ребенка после того, как был установлен тот факт, что оно не является его биологическим отцом, за исключением случаев, когда на это имеются соответствующие обоснования, связанные с соблюдением наилучших интересов ребенка. Никаких подобных обоснований по настоящему делу предложено не было. Никаких предположений о том, что общение с заявителем может иметь пагубные последствия для развития [дочери], никогда не возникало. Напротив, органом опеки и попечительства и экспертами-психологами был установлен тот факт, что между заявителем и [дочерью] существует тесная эмоциональная связь, и что заявитель хорошо заботился о девочке… [П]олное и автоматическое исключение заявителя из жизни [дочери] после лишения его отцовства по причине негибкости внутригосударственных правовых положений – в частности, отрицания права на общение без надлежащего рассмотрения интересов [дочери] – представляло собой нарушение права заявителя на семейную жизнь» (пункты 67–68 постановления).

<…>

В сфере гражданско-процессуальных отношений

 <…> 

Практика Европейского Суда по правам человека

Постановление Европейского Суда по правам человека по жалобе № 7531/05 «Николай Козлов против России» (вынесено 16 июля 2015 г., стало окончательным 16 октября 2015 г.).

Заявитель, ссылаясь на пункт 1 статьи 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод (далее – Конвенция), жаловался на то, что он был лишен доступа к правосудию, поскольку суды отказались рассматривать его иск о возмещении ущерба в связи с предполагаемой чрезмерной продолжительностью судебного разбирательства против городского суда.

Европейский Суд установил, что «…заявитель требовал компенсации ущерба, причиненного в результате предполагаемой чрезмерной длительности гражданского судопроизводства по его делу. Национальные суды отказались принимать исковые требования заявителя к рассмотрению не по причине судебного иммунитета от ответственности за действия, осуществляемые в профессиональном качестве в ходе отправления правосудия…, а на том основании, что законодательным органом не было определено, под чью именно юрисдикцию подпадали требования, касающиеся судебных решений, выходящих за рамки определения «отправление правосудия» (пункт 24 постановления).

Европейский Суд обратился к практике Конституционного Суда Российской Федерации [Постановление Конституционного Суда Российской Федерации № 1-П от 25 января 2001 г.], согласно которой «…ответственность государства за ущерб, причиненный в результате любых нарушений права стороны гражданского процесса на справедливое разбирательство, включая нарушения гарантии рассмотрения дела в разумный срок, возникает даже в том случае, если вина судьи будет установлена в рамках гражданского, а не уголовного судопроизводства, и что право на возмещение государством ущерба не должно быть связано с личной виной судьи… [Г]ражданин должен иметь возможность получить возмещение любого ущерба, причиненного в результате нарушения судом его права на справедливое судебное разбирательство по смыслу статьи 6 Конвенции» (пункт 24 постановления).

Суд пришел к выводу, что «…заявителю было отказано в праве на доступ к суду, и в связи с этим по настоящему делу было допущено нарушение пункта 1 статьи 6 Конвенции» (пункт 27 постановления).

В сфере уголовно-правовых и уголовно-процессуальных отношений

<…>

Практика Европейского Суда по правам человека

Постановление Европейского Суда по правам человека по жалобе № 42139/12 «Писари против Молдовы и России» (вынесено 21 апреля 2015 г., стало окончательным 19 октября 2015 г.).

Заявители жаловались, ссылаясь на статью 2 Конвенции о защите прав человека и основных свобод (далее – Конвенция), на то, что их сын был убит представителями государства и что национальные органы власти не провели эффективного расследования по факту его гибели.

Европейский Суд признал, что «… действия российского солдата были произведены с целью осуществления законного задержания в рамках значения подпункта (b) пункта 2 статьи 2 Конвенции» (пункт 53 постановления).

Между тем Суд установил, что «…[российский солдат] произвел три одиночных выстрела из автомата в направлении транспортного средства, управляемого [сыном заявителей]… [У]тверждение о том, что одна из пуль, выпущенных [российским солдатом], пробила форму другого солдата с контрольно-пропускного пункта, который находился недалеко от автомобиля, не было оспорено… [П]рименение автомата… [российским солдатом] привело к существенному риску не только для жизни [сына заявителей], но также для жизни его пассажира и даже для жизни солдата, в которого чуть не попала одна из пуль. Тот факт, что пуля попала только в [сына заявителей], по-видимому, является случайностью» (пункт 54 постановления).

Европейский Суд отметил, что «…такая высокая степень риска для жизни может быть обоснована только в том случае, когда огнестрельное оружие было применено в качестве крайней меры предотвращения ясной и неминуемой опасности, которую представлял собой водитель автомобиля в случае его побега» (пункт 55 постановления).

Суд подчеркнул, что он не убежден в том, что «…[российский солдат] подвергался риску быть сбитым автомобилем потерпевшего, и следовательно, не видит явного указания опасности, которую представлял собой водитель автомобиля в случае побега. Даже предполагая, что действия [сына заявителей] являлись потенциально опасными, Суд не считает, что степень угрозы требовала немедленно остановить его с применением огнестрельного оружия» (пункт 56 постановления).

Европейский Суд посчитал, что «…отсутствие [оборудования для остановки транспортных средств без применения огнестрельного оружия] не может обосновать открытие огня по транспортным средствам, которые не соблюдают правила проезда через контрольно-пропускные пункты без наличия других достаточно веских и убедительных причин» (пункт 58 постановления).

Суд пришел к выводу, что «…убийство [сына заявителей] [не] обосновывало применение силы, которое являлось не более чем абсолютно необходимым для осуществления законного задержания в рамках значения подпункта (b) пункта 2 статьи 2 Конвенции. Соответственно… имело место нарушение материального аспекта статьи 2 Конвенции со стороны Российской Федерации» (пункт 58 постановления).

В отношении нарушения процессуального аспекта статьи 2 Конвенции Суд отметил, что «…российские органы власти не обеспечили участие заявителей в расследовании обстоятельств убийства их сына. Заявителям не было разрешено осуществить процессуальные права и не было сообщено о прекращении судебных разбирательств в отношении [российского солдата]» (пункт 59 постановления).

Европейский Суд пришел к выводу, что «…в настоящем деле заявители обладали веской и законной заинтересованностью в расследовании, проводимом российскими органами власти, которое могло быть использовано для предоставления им статуса, которого они добивались в ходе уголовного судопроизводства против [российского солдата]. Российские [в]ласти не привели аргументов, объясняющих, почему заявителям было отказано в предоставлении статуса потерпевших в ходе уголовного судопроизводства и не было разрешено принять в нем участие» (пункт 59 постановления).

Постановление Европейского Суда по правам человека по жалобе № 38887/09 «Фартушин против России» (вынесено 8 октября 2015 г., стало окончательным 8 января 2016 г.).

Заявитель жаловался, ссылаясь на статью 3 Конвенции, на то, что он подвергался жестокому обращению в полиции, и что по его жалобе не было проведено эффективного расследования.

Европейский Суд установил, что «…телесные повреждения заявителя были нанесены во время его содержания в правоохранительных органах» (пункт 39 постановления).

Суд отметил, что «…следственные органы отклонили заявление о возбуждении уголовного дела, поданное заявителем, на основании отрицания со стороны сотрудников правоохранительных органов и следователя в совершении каких-либо нарушений, в отсутствие представления объяснений относительно травм и телесных повреждений заявителя. Они приняли такое решение по результатам доследственной проверки и не возбудили уголовное дело по факту предполагаемого жестокого обращения с заявителем… [С]удебный пересмотр постановлений об отказе следственных органов в возбуждении уголовного дела не мог быть проведен вследствие отмены этих решений следственными органами… Впоследствии внутригосударственные суды оставили в силе последнее постановление об отказе в возбуждении уголовного дела» (пункты 40-41 постановления).

В отношении нарушения процессуального аспекта статьи 3 Конвенции, Суд подчеркнул, что «… в рамках российской правовой системы в случаях небезосновательных утверждений в отношении обращения в соответствии со статьей 3 Конвенции органы власти должны возбудить уголовное дело и провести надлежащее расследование, по которому осуществляется целый спектр следственных мероприятий, и которое представляет собой эффективное средство правовой защиты для лиц, пострадавших в результате жестокого обращения в правоохранительных органах согласно внутригосударственному праву. Сам факт отказа следственных органов в возбуждении уголовного дела по обоснованным жалобам на жестокое обращение во время нахождения в правоохранительных органах служит доказательством неисполнения государством своего обязательства по проведению эффективного расследования, предусмотренного статьей 3» (пункт 44 постановления).

Европейский Суд пришел к выводу, что «…жестокое обращение было намеренным с целью принуждения заявителя к даче признательных показаний в совершении преступления и вызова существенного страха заявителя, причинения ему мучений и душевных страданий… такие действия представляли собой бесчеловечное и унижающее достоинство обращение… отказ органов власти в возбуждении уголовного дела и проведении расследования в отношении предполагаемого жестокого обращения, которому подвергся заявитель при нахождении в правоохранительных органах, представлял собой непроведение эффективного расследования» (пункты 43, 45 постановления).

Заявитель также жаловался, ссылаясь на статью 5 Конвенции, на его незаконное содержание в отделе внутренних дел.

Европейский Суд установил, что «…заявитель содержался под стражей в правоохранительных органах непрерывно… более тридцати часов. За это время он был допрошен сотрудниками полиции о его предполагаемой причастности к хищению и был подвергнут бесчеловечному и унижающему достоинство обращению с целью его принуждения к даче признательных показаний по делу» (пункт 52 постановления).

Суд отметил, что «…невзирая на то, что заявитель изначально был задержан в качестве подозреваемого по уголовному делу, его задержание не было зафиксировано до [следующего дня]… Отсутствие какого-либо подтверждения или протокола его задержания в качестве подозреваемого в рамках указанного периода обусловило лишение заявителя доступа к адвокату и всех других прав подозреваемого, что означало, что он оставался исключительно во власти задержавших его лиц. Таким образом, он находился в уязвимом состоянии не только в отношении произвольного вмешательства в его право на свободу, но и в отношении жестокого обращения» (пункт 53 постановления).

Европейский Суд заключил, что «…факт отсутствия протокола задержания заявителя представлял собой полное отрицание принципиально важных гарантий, содержащихся в статье 5 Конвенции, и был несовместим с требованием законности и самой целью статьи 5» (пункт 54 постановления).